Паутина чужих желаний - Страница 38

– Давно. – Он кивнул, соглашаясь, достал из заднего кармана измятую пачку сигарет, прикурил одну, другую протянул мне.

Сигаретный дым был горько-сладкий, приятно щекотал небо, возвращал ясность мыслям…

Я говорила и говорила. Начала с оброненной цепочки и аварии. Рассказала даже о сером тумане и резной дверце, о том, как очнулась в чужом теле, о том, что хозяйка этого тела теперь не оставляет меня в покое, а мой новый дом больше похож на серпентарий. И, самое главное, я призналась в своем бессилии, расписалась в собственной несостоятельности, и, как только расписалась, мне тут же стало легче. Я физически это почувствовала, точно с плеч спрыгнул кто-то невидимый.

– …И теперь в активе у меня молодое тело, пусть не самое лучшее, но уж какое дали, баснословное наследство, главный мафиози в качестве опекуна и… – Я рассеянно посмотрела на лежащую между мной и Вовкой полупустую пачку сигарет. – И, собственно говоря, больше ничего.

– А в пассиве? – Вовка выбил из пачки сигарету, протянул мне, щелкнул зажигалкой. Выглядел он задумчивым, но обвинять меня в сумасшествии или мошенничестве не спешил. И на том спасибо.

– А в пассиве незнание предыстории, родственники, каждому из которых что-то от меня нужно, призрак, который тоже от меня чего-то хочет, адские головные боли и вот эта хреновина. – Я задрала рукав водолазки. Паутина полыхнула золотом и тут же погасла. – Видел? – спросила я шепотом.

Вовка молча кивнул.

– Это она меня за руку схватила.

– Кто?

– Не знаю. – Я сжала виски. – Наверное, та, другая Ева, а может, оно.

– А оно – это что?

– Мое прежнее тело, – я хихикнула. Стоило бы разрыдаться, да вот слез не было, оставалось смеяться. – Я пришла в реанимацию на себя посмотреть, ну, на то, что от меня осталось… – Я замолчала.

– Посмотрела?

– Да. Тело восстановлению не подлежит. – Дым вдруг сделался колючим, застрял в горле, и я закашлялась.

– Кто сказал, что не подлежит? – Вовка осторожно похлопал меня по спине.

– Да так, доктор один, спец по коматозникам. Он сказал: «В этом домике больше никто не живет». Или я такое сравнение придумала? Не помню. В общем, я пришла посмотреть и увидела это. – Я снова задрала рукав.

– Где? – Вовка придвинулся так близко, что я чувствовала тепло его дыхания.

– На шее у нее… у себя. Я же тебе рассказывала про цепочку, ну вот – цепочка изменилась, камешек превратился в паука, а цепочка – в паутину, только неправильную, незаконченную. Вот скажи, Козырев, как такое может быть, чтобы цепочка вдруг стала паутиной?

– Тебя только этот вопрос волнует? – Он невесело усмехнулся.

– Если бы! Но на этот вопрос я хотя бы рассчитываю получить рациональный ответ. Хочется верить, что здесь действует всего-навсего какой-то хитрый механизм.

– А если нет? – вдруг спросил Вовка. – А вдруг это из-за цепочки ты теперь такая.

– Да ты, Козырев, лирик. – Я выпустила колечко дыма, понаблюдала, как оно льнет к Вовкиной небритой щеке.

– Я не лирик, – он отмахнулся от моего дымного облачка, – я просто тоже пытаюсь найти всему рациональное объяснение.

– То есть ты мне веришь? – на всякий случай уточнила я.

– Не знаю, – Вовка закусил нижнюю губу. – Но что-то такое есть в твоем рассказе. – Он решительно встал с дивана, начал мерить шагами комнату. – И кое-что я могу проверить прямо завтра. То есть уже сегодня.

– Что именно? – Я тоже встала, голова тут же закружилась, наверное, от сигарет.

– Нам нужно съездить в клинику. – Вовка глядел на меня в упор, и сердце мое испуганно екнуло.

– Зачем?

– Хочу посмотреть на эту паутину.

– Тебя не пустят. – Я вспомнила охранников на входе и строгих медсестер. – Там режим. Посторонним туда нельзя.

– А тебя пустят? – спросил он.

– Меня? – Я задумалась. – Меня, наверное, да. Позвоню лечащему врачу, попрошусь на консультацию.

– Ну, раз тебя пустят, то и я как-нибудь прорвусь, – отмахнулся он.

– Вовка, ты не понимаешь, попасть в здание больницы – еще не значит проникнуть в палату для… коматозников.

– Для меня это то же самое, Ева.

Да, возможно, он прав. С Вовкиным поразительным талантом находить общий язык с кем угодно и где угодно его бы, наверное, пустили даже в личные покои папы римского. А тут какая-то больница.

– Ну, решено? – Он посмотрел на меня тем взглядом, которым смотрел там, под фонарем. Нет, не тем же, теперь в его глазах было еще нечто такое, что я никак не могла идентифицировать.

– Решено. А когда?

Вовка глянул на часы и сказал:

– Завтра утром.

Утром… До утра еще нужно как-то дотянуть. Это Вовка Козырев для меня друг детства, а я-то для него темная лошадка. Что ж мы будем с ним делать до утра?

– Я тебе на диване постелю. – Он задумчиво потер подбородок. – Может, хочешь ванну принять?

После вечерних приключений ванна, конечно, была бы нелишней, но ведь страшно…

– Что? – Вовка почувствовал мою нерешительность. Даже странно, что он читает меня словно книгу.

– Боюсь, – призналась я.

– Боишься, но хочешь? – уточнил он.

– Да.

– Тогда никаких проблем! Я могу побыть с тобой.

– Трогательная забота, но, по-моему, это слишком.

– В ванной есть шторка, а когда будешь раздеваться-одеваться, я отвернусь, честное пионерское.

Вовка сдержал свое слово, отвернулся и даже не подсматривал. И призрак меня больше, слава богу, не беспокоил, так что банные процедуры прошли без происшествий. Спать я повалилась чисто вымытая и полная неоформившихся надежд.

* * *

Утро наступило почти мгновенно, я, кажется, даже заснуть не успела, а кто-то уже настойчиво тормошил меня за плечо.