Паутина чужих желаний - Страница 52

– Мне уйти? – Я так и не поняла, обиделся он или нет. Глаза непроницаемые, дыхание ровное, а всего секунду назад было сбивчивым.

– Уйти, наверное. – Вцепиться бы в него мертвой хваткой и никуда не отпускать, потому что с ним спокойно, а без него кругом одна… паутина. – Только недалеко, если можно.

– Я недалеко, за стеночку, – Вовка улыбнулся, глаза его стали прежними – медовыми с золотым. – Ты зови, если что.

– Спасибо. – Я тоже улыбнулась, хотя мне совсем не хотелось. – Позову.

Вовка ушел, пожелав мне спокойной ночи и еще раз напомнив, что он рядом. Это хорошо, так мне значительно спокойнее. Голос у меня окреп, позову, если что…

Спать совсем не хотелось, мысли в голову лезли всякие тревожные, начиная с паутины на моем потолке и заканчивая запахом Вовкиных губ. Может, стоит расслабиться, принять ванну, смыть тревоги минувшего дня? Да, стоит! Я и соль для ванн купила, с дурманным запахом иланг-иланга.

Вода набиралась, а я не спешила. Люблю, когда ванна уже полная, чтобы сразу в теплую воду, по самый подбородок. Время есть на то, чтобы прибраться, расстелить постель, снять одежду, натянуть халат. Все, я готова.

Вода была правильной температуры, в меру горячей, но не обжигающей. Я закрутила кран и потянулась за банкой с солью. Соль рыжая, с золотистыми крапинками, как Вовкины глаза. Пахнет не корицей и мятой, но тоже хорошо. Я зачерпнула горсть и замерла, разглядывая свое отражение в воде.

Отражение мое и в то же время не мое. Волосы длинные, мышиные, не заколоты шпильками, как у меня, а распущены, падают на худые плечи. Самые кончики мокрые и от этого кажутся темнее. Лицо задумчивое и грустное, серые глаза подслеповато щурятся, а руки свободные. Правая тянется ко мне.

Банка с солью падает на кафельный пол, катится куда-то под ванну. Плевать на банку! Я понять хочу!

Это страшно и одновременно восхитительно-необычно, касаться собственного отражения: ладонь к ладони, пальчик к пальчику. Я почти чувствую это прикосновение и почти не боюсь. Глупо бояться самой себя…

Ладонь обжигает болью. Сначала я думала, что это из-за слишком горячей воды, но она не горячая, а холодная, на глазах затягивается тонкой пленкой льда. Из-за пленки этой я не понимаю, что та, другая я, хочет мне сказать. Она кричит, а я ничего не слышу, выдергиваю из воды в мгновение окоченевшую руку и прижимаю к груди…

Лед в ванной идет трещинками, как раньше потолок. Я готовлюсь увидеть паутину, а вижу слова – «Помоги мне».

Я бы помогла! Честное слово! Мне бы знать, как именно, но ответа нет, и слов из трещинок тоже. Лед растаял. Вода исходит паром, и никакого отражения…

Мне больше не страшно. Та, другая, не причинит мне вреда. Она просто пытается мне что-то объяснить, но ограничена в средствах выражения: пар, вода, паутина… А я, безмозглая, ничего не понимаю, и она злится. Нет, она в отчаянии. Теперь я чувствую ее отчаяние, как свое. А еще понимаю, что время уходит, и совсем скоро случится непоправимое…

Не могу больше оставаться одна. Только бы Вовка еще не спал.

Вовка открыл сразу, стоило мне лишь коснуться дверной ручки.

– Ева? – В медовых глазах удивление и радость.

– Можно я у тебя переночую?

– Заходи, горе мое…

* * *

– От Лизоньки подарок? – Андрей Сергеевич смотрит на цепочку, но надеть не решается. Может, оттого, что она на дамский манер сделана, тонкая и нежная?

– Подарок, – киваю, а сама не свожу взгляда с камушка. Он разгорается, набирается света и красноты.

– А что ж она сама мне не подарит? – Князь мечтательно улыбается. – Или, может, стыдится до венчания? Что скажете, Соня?

– Стыдится, – опускаю глаза, чтоб он не прочел в них мой себе приговор. – Но очень хочет, чтоб вы его приняли и… надели.

– Конечно, если Лизоньке так хочется. Только уж больно вещица хрупкая, как бы не порвать…

Вот и все. Призрачная паутина у князя на шее. Замираю, боюсь вздохнуть. Что же дальше будет-то? Вдруг обманула меня Стэфа.

– Колется что-то, – Андрей Сергеевич касается камешка пальцем и удивленно вскрикивает.

Гляжу, не отрываясь: не камешек это более, а паучок. Рубиново-красное тельце, золотые лапки. Откуда лапки-то взялись? А на коже у князя кровавая царапина.

– Вы только посмотрите, Соня, какая вещица презабавная! – Князь улыбается, а потом быстро прячет паучка под рубаху. – Лизонька такая затейница. Вы ей от меня благодарность передайте. А впрочем, не нужно. Завтра я сам с благодарностью… – Он останавливается на полуслове, смотрит на меня внимательно-внимательно, точно видит впервые, а в глазах опять штормовая синь и нет более никакой лазури.

Приседаю в торопливом реверансе, убегаю. Сердцу колко и тревожно, но сделанного не воротишь…

* * *

Вовкина кровать узкая, вдвоем на ней не особо развернешься. Да я и не хочу разворачиваться, мне бы поспать. Вот так, уткнувшись носом в Вовкино загорелое плечо. А он не спит, дышит ровно, думает о чем-то. Спросить бы о чем, но сил нет и спать хочется.

Решение я приняла, уже стоя на самой границе между сном и явью, как мне казалось, правильное решение.

– Вставай, моя королева, топай к себе в опочивальню. – Кажется, только глаза прикрыла, а уже вставай!

– Зачем в опочивальню?

– А затем, чтоб не скомпрометировать себя ночкой, проведенной в постели наемного служащего.

– Так не было ж ничего, Козырев.

Не было, Вовка вел себя как джентльмен, даже вопросов задавать не стал, когда я приперлась к нему на ночь глядя, даже место у стеночки уступил, чтоб я, чего доброго, во сне с кровати не свалилась.